Уже у Гомера прослеживается стремление героев заслужить одобрение окружающих и избежать их порицания. Этическими установками аристократии, чью систему ценностей выражают “Илиада” и “Одиссея”, были “айдос” (греч. – стыд) и нежелание вызвать к себе “немесин” (греч.– неодобрение со стороны равных) Важнее всего было снискать “аретэ” (греч.– доблесть), которая обеспечивала добрую славу. Именно слава была той заветной чертой, к которой стремились все благородные греки вплоть до конца античной эпохи.
Смывает труд состязанья.
Богатство, украшенное доблестью,
Ведет мужа от удачи к удаче, от заботы к заботе,
Сияет звездой,
И нет сияния, свойственнее человеку”.
(Пинд. Ол. 2, 52-56)
Стремление к доблести носит отчетливо соревновательный характер – как в ней, так и в достижении жизненных целей вообще греки стремились превзойти друг друга. Например, в 11-й кн. “Илиады”:
Тщиться других превзойти, непрестанно пылать отличиться”.
В понимании этого своеобразия греков особенно важно то, что их борьба во всех сферах жизнедеятельности нередко становилась самоцелью и распространялась на лишенные какого-либо утилитарного смысла деяния. За такого рода соревновательными импульсами закрепилось название агональное начало. (от греч. “агон” – состязание) Похоже, что именно им обусловлены все аспекты культурного переворота в Греции.
Характерно, что ни в одной культуре древности агональное начало не играло не только такой же определяющей, но хотя бы существенной роли. Так, из всех стран древнего Ближнего Востока наибольшее внимание физической подготовке уделялось в Египте, агона же как социальной нормы не было и там.
Как и всякое другое явление, агонистика располагала и теневой стороной: многие из атлетов в стремлении к славе не брезговали и самыми низкими средствами, ведь для победителя терний на обратной стороне оливкового венка не было. Кстати сказать, целью всех этих подлых нарушений была исключительно “добрая молва”, т.к. существенным отличием эпохи культурного переворота (8-5 в.в. до н.э.) от предшествовавшей ей гомеровской, как правило, было принципиально только моральное поощрение – еще одна ее характеристика, кстати. Но дитя, о котором мы писали в первом разделе, смогло танцевать только когда в унисон хору социальной агонистики его сердце звякнуло потребностью в Игре. (см. “Человек играющий” И. Хейзинги).
Колыбелью греческой агонистики было гомеровское время. Именно в эту эпоху разгорается блеск самого привилегированного класса – военной аристократии. Типично “праздный класс” в своем переизбытке свободного времени и материальных средств, аристократия противопоставляет демосу свой, особенный образ жизни, одной из главных черт которого предстает так называемое “демонстративное потребление”. Именно в этом свете предстают демонстрации богатства, досуга и отваги в живописуемых Гомером состязаниях аристократии. Собственно говоря, понимание агона вообще невозможно вне учета его безотносительности к какой-либо общественной пользе.
Так, ничего общего не имеет атлетика с какими-либо аспектами трудовой деятельности и соревнованиями в них. Несущественное значение греческая атлетика играла и в воспитании воинов. В течение всей истории греческого спорта исключительное значение в нем имели виды вовсе или почти неподходящие для применения отточенного ими навыка в бою. Бег колесниц постоянно доминировал, начиная с 23-й книги “Илиады”, среди видов состязаний, но уже в 8-м веке до н.э. колесницы почти не применялись. Популярность этого вида спорта объясняется престижем как следствием огромных расходов на содержание лошадей. Характерно, что венок олимпионика получал не удачливый возница, а владелец животных, который, правда, часто являлся их тренером. Скачки со всадником также не имели принципиального значения в подготовке воина – с наступлением железного века (9-8 в.в. до н.э.) вплоть до побед Александра Македонского успех в сражении обеспечивала фаланга тяжеловооруженных и, естественно, пеших гоплитов – ополченцев полиса из среды его среднего класса. Бег с вооружением уступал в популярности бегу без него, а метание копья – метанию диска. Борьба, же, кулачный бой и, тем более, панкратион как средства для достижения победы в бою были бы возможны только при постановке перипетии из драки кентавров с лапифами в сатировой драме.
Существуют и многочисленные свидетельства о различиях в физической подготовке воина и атлета. Вот как рассуждает Сократ о подготовке стража в “Государстве” (404а):
“– А как насчет их питания? Ведь эти люди – участники величайшего состязания. Разве не так?
– Да, так.
– Не подойдут ли для них условия жизни атлетов?
– Возможно.
– Но ведь это ведет к сонливости и опасно для здоровья. Разве ты не наблюдаешь, что эти атлеты спят всю жизнь и, чуть только нарушат предписанный им режим, сейчас же начинают очень сильно хворать?
– Да, я это наблюдаю.
– Военные атлеты нуждаются в более совершенной подготовке: им необходимо иметь чутье, как у собаки, отличаться крайне острым зрением и слухом и обладать таким здоровьем, чтобы в походах оно не пошатнулось от перемены воды, разного рода пищи, от зноя и ненастья”.
Римляне, создавшие самую сильную армию древности, рассматривали атлетику как занятие, недостойное свободного гражданина, а слово “гладиатор” – как ругательство. И наоборот, галлы – племена, населявшие современные Францию, Бельгию, Швейцарию и Британию; рослые, физически здоровые галлы с их вечными рыцарством и турнирами, с их любовью к стихам и дракам; так же как и греки объединенные единым языком и религией галлы, с общим населением в несколько миллионов человек способные выставить полумиллионное ополчение, причем отдельные их племена выставляли по сто тысяч воинов, – этих самых галлов за девять лет полностью подчинили и замирили девять легионов Цезаря общей численностью до пятидесяти тысяч человек, большею частью набранных из крестьян и городской черни, которые никогда в жизни не занимались атлетикой. Для истории единоборств небезынтересно описание Т. Моммзеном (История Рима, т. 3, с. 158) галльских наемников: “Это были типичные ландскнехты, деморализованные и тупо равнодушные к чужой и собственной жизни; об этом свидетельствуют, как не анекдотична их форма, рассказы о кельтском обычае устраивать шутливые состязания на рапирах во время званых обедов, а при случае – драться и всерьез, а также о существовавшем там обыкновении, оставляющем позади даже римские гладиаторские бои, – продавать себя на убой за известную денежную сумму или за несколько бочек вина и добровольно принимать смертельный удар на глазах у всей толпы, растянувшись на щите”.
“Когда Зевс и бессмертные делили землю,
Тогда Родос не виднелся в пучине,
Тогда остров таился в соленой глубине.
И как меж делившими не было Солнца,
То остался бездольным на земле
Чистейший бог.
Для напомнившего хотел Зевс перебросить жребий,
Но тот сдержал:
“Видел я, – сказал он, – сквозь седое море
Землю, вздымающуюся из низин,
Многоплодную людям, добрую стадам”.
И на том повелел он Доле, перевитой золотом,
Протянуть руки,
Положить великую клятву богов,
Воедине с Кронионом утвердить мановением,
Чтобы выйти тому острову на ясный свет
В вечный дар божьему челу.
Воистину свершились горние слова –
И сырая соль проросла островом,
И держит его
Родитель лучей, которые – как стрелы,
Правитель коней, чье дыхание – огонь”. (Пинд., Ол. 7, 62-72)
Аналогичное зрелище явления из сырой соли эллинского сознания агонального начала представлял собой и культурный переворот. О боге, для которого взошел этот остров мы скажем позже. Сейчас же важно подчеркнуть очень важный момент – культурный переворот не был, так сказать, сублимацией физической активности в активность умственно-эстетическую: повсеместные спортивные игры в 7-6 в.в. до н.э. проходят параллельно с расцветом греческой лирики, а в 8-м в. до н.э. произошла целая музыкальная революция. Падение престижа атлетики на фоне затмивших ее в 5-м в. до н. э. состязаний драматургов не было следствием действия таинственных подводных течений; причина заключалась просто в изменении климата. В какой-то момент бог предпочел розы гиацинту, и все стало по-другому, но это уже не было культурным переворотом.
Возникновение общегреческих игр в послегомеровскую эпоху явилось непосредственной причиной того, что для подавляющего большинства греков победа в спортивных состязаниях сделалась наиболее предпочтительной целью в жизни. Соревновались повсюду, где были греческие полисы. Тем не менее, спорт оставался привилегией аристократии. О колоссальных материальных средствах, которые требовали хотя бы растраты на массовые угощения после победы, уже говорилось. Не в меньшей степени возможность участвовать в общегреческих играх зависела и от количества свободного времени. То, что атлеты собирались в Олимпии за месяц до начала игр, а готовиться к ним были обязаны в течение года, выглядит скорее формальностью – в действительности, победителем становился лишь тот, кто отдавал тренировкам всю свою жизнь.
“Тот, кто стремится достичь на бегу желаемой меты,
В юности много трудов перенес; и потел он и зябнул,
Был он воздержан в любви и в вине…” (Гораций, Наука поэзии)
Еще во времена Пиндара победа подразумевала, прежде всего, расход и труд. Что вследствие чудовищных нагрузок в детстве лишь очень немногие победители-юноши завоевывали венок олимпионика в зрелом возрасте, пишет и Аристотель.
Соответственными нагрузкам были и почести – родной город осыпал победителя, чуть ли не божественными привилегиями. В Акраганте победителя на Олимпийских играх Экзаймета встречали 300 повозок, запряженные белыми лошадьми. Некоторые города с целью освободить проход торжественной процессии прославившего их гражданина даже срывали часть городской стены. Победа в Олимпии значила для эллинов едва ли не больше, чем победа на войне для римлян. По накалу страстей встреча олимпионика сопоставима с той бурей, в которую возвращаются бразильские футболисты после выигрыша на чемпионате мира сегодня. И может быть, даже через две с половиной тысячи лет после нашей эры любознательный потомок вычитает из неподвластных времени черт оставшихся то здесь, то там статуй античных чемпионов истину о великой цивилизации и ее волшебном начале.